в приоткрытое окно. Но он точно угадывал момент, когда, сдавшись, она засыпала. Тогда неслышно, как тень, он сновал по лагерю, сунув сжатые кулаки в карманы, хмелея от горя и одиночества. Потом на цыпочках подходил к двери Греты, чтобы запереть ее на ключ. Он прислушивался, тихонько ходил вокруг фургона, иногда, раскинув руки, всем телом приникал к стенке и, прижавшись губами к неостывшему дереву, шептал: «Грета… Грета… Я люблю тебя, Грета… Я не могу без тебя, Грета…» Опечатав поцелуями пространство, в котором спала девушка, возвращался в шезлонг и вновь созерцал волшебное небо. Придет ли ночь, чтобы забыться и уснуть?
Утром Владимир будил всех гудком.
Их караван добрался до Сен-Флу, спустился в долину Аланьона. Одетта передала руль Дутру и стала рыться в его картах.
— Остановимся около Исуара, — сказала она. — К завтрашнему вечеру без проблем доберемся до Виши.
— Тебя это успокаивает?
— Ну… Я всегда воображаю невесть что.
Она надела очки и пальцем провела вдоль линии дороги на карте.
На этот раз замыкающим был Владимир, потому что у него полетела шина. В зеркале было видно, как он осторожно вел на буксире два прицепа.
— Ты не находишь, что она становится все более… странной? — спросил Дутр.
— Она? — И Одетта пальцем указала на фургон, прицепленный к их «бьюику».
— Она. Кто же еще!
— Знаешь, — сказала Одетта, — у меня полно других забот.
Они замолчали, потому что дорога становилась все уже и извилистей. Надо было старательно вписываться в виражи и следить за длинным грузовым прицепом, который все норовил выскочить за ограничительную линию. Слева, среди огромных глыб, отмеченных похожей на ватерлинию черной полосой, оставленной паводком, извивался поток. Одетта отхлебнула кофе прямо из термоса.
— Хочешь?
— Нет, спасибо.
— Мне не терпится увидеть Виллори.
— Кто это?
— Тот тип, который нашел нам ангажемент в Виши. Он должен прийти. Сволочь, правда, но у него большие связи.
Решительным жестом она водрузила очки на лоб, как будто собиралась обсуждать условия нового контракта.
— Этой ночью мне кое-что пришло в голову. Номер, который я когда-то видела в Берлине. Наша идиотка тоже могла бы пригодиться.
Дутр включил вторую скорость и вжал плечи в спинку сиденья.
— Послушай…
— Хорошо, — сказала Одетта, — не будем ссориться. Но я не дам ей покоя, если она не перестанет бездельничать. Постарайся это понять.
— Расскажи лучше про номер.
— Сложновато. Вечером покажу. А сейчас я хочу есть! Мы уже пять часов в пути.
Длинный подъем кончился, караван пересек плоскогорье, окруженное черными пиками, на которых торчали развалины башен, остатки разрушенных городов, крепостей, сказочных замков.
— Едут они за нами? — спросила Одетта.
Дутр наклонился к зеркалу и увидел Владимира за ветровым стеклом, выставившего в окно локоть, беззаботного, далекого от черных мыслей.
— Все в порядке.
Машины начали извилистый спуск, и Дутр сосредоточился на руле, скоростях, тормозах. Только изредка думалось: «Как же ее там трясет!» А автомобильные часы показывали полдень.
— Притормози, — сказала Одетта, — скоро приедем в уютное местечко. Я жутко устала.
Дорога бежала среди буков и берез.
— У перекрестка, — уточнила Одетта.
Лошади за изгородью смотрели, как подъезжают машины. Они испуганно отбежали, потом остановились неподалеку, и кобыла покрупнее положила голову на шею другой. Небо было голубое, словно в сказке. В траве торчали грибы. Дутр сорвал один — низ шляпки был розовым, влажным, нежным, как приоткрытые губы. Владимир отворил изгородь, поставил машины в ряд, взял брезентовые ведра. Под деревянным мостом журчал ручеек.
— Доставай стол! — крикнула Одетта. — Я пойду окуну ноги.
Дутр достал ключ, несколько раз подкинул его. Никогда еще, наверное, не были так напряжены его нервы, фиксирующие тысячи ощущений — смутных, но изнуряюще тревожных. Никогда раньше не испытывал он такой острой необходимости сжать в объятиях тело Греты. Он обогнул фургон, вставил ключ в замочную скважину…
Тем временем Одетта и Владимир спускались под мост. Минут на десять они там задержатся. Десять минут на то, чтобы насытиться Гретой. Он вздохнул и открыл дверь.
— Грета!
Он вошел. В фургоне было темно, окна закрыты, но Дутр наизусть помнил все закоулки. Он окликнул ее изменившимся голосом, исходившим из его крови, из его чресел.
— Грета!
И вдруг он увидел ее.
— Нет… нет… Это невозможно!
Он протянул руку, коснулся остывшего тела… Его трясло.
Одетта умывалась, сложив ковшичком ладони.
— Ах, здорово было бы искупаться! — воскликнула она. — Тебе не хочется побарахтаться голышом в воде, а, Владимир? Я бы с удовольствием!
Она сняла босоножки, засучила брюки и пошла вверх по течению. В потоке сновали рыбешки. Владимир наполнил ведра и вскарабкался на берег.
— Оставь мне одно! — крикнула Одетта.
В душе она любила бродячую жизнь, незапланированные привалы, неожиданные встречи с водой, травой, сеном или сырой землей. Почему она не цыганка с индейским профилем, что курят глиняные трубки, сидя на корточках у костра? Но существовал Пьер. Она вышла на луг, взяла ведро и будто подняла вместе с ним груз каждодневных забот. Она прибавила шагу. Так и есть, Пьер еще даже не вытащил столик! Он даже не открыл багажник «бьюика»!
— Пьер!
А он и не думал отвечать. Одетта поставила ведро и побежала к двери фургона.
— Выходи оттуда! — закричала она. — Хватит с меня, в конце концов.
Потом она вцепилась в поручни и медленно согнулась пополам, широко раскрыв рот, раздув ноздри. Пьер лежал без сознания, а рядом с ним на спине лежала Грета с веревкой вокруг шеи. Одетта чуть не завыла, как пес над покойником. Потом, несмотря на тошноту, выворачивавшую нутро, к ней вернулось присутствие духа. Она побежала к Владимиру:
— Быстрее! Помоги мне! Грета умерла!
Они склонились над распростертыми телами. Владимир дотронулся сначала до одной, потом до другого — с нежностью, жалостью, от которых становилось совсем невмоготу.
— Грета… умереть давно, — пробормотал он.
— Как?
Владимир приподнял руку девушки, показал уже окоченевшие пальцы.
— Много часов.
— Но это невозможно, — сказала Одетта. — Она ведь вошла в фургон живой! И ты это помнишь точно так же, как и я. Пьер запер ее. Мы ехали без остановок. И кроме того, ты ехал за нами! И что же?
— Много часов, — повторил Владимир.
Он присел на корточки, приподнял Дутра, рывком забросил его себе на плечо, вышел из фургона и положил Пьера на траву. Одетта принесла ведро. Они брызнули Пьеру водой в лицо, и он открыл мутные глаза, в которых постепенно пробуждалась память и боль. Он скрючился, задыхаясь от рыданий, со стоном мотая головой из стороны в сторону: «Нет… Нет…»
Владимир отошел, оттащив за собой Одетту.
— Будет порядок, — сказал он. — Сейчас будет
